В Сургуте девушка всяизсебятакая заводит свою машину и после прогрева начинает сдавать назад, выезжая из тесноты двора. На то время во втором ряду прогревается другая машина. Девушка, не соблюдая никаких правил, сдает назад и бьет эту машину. Вылезает из машины и, памятуя, что лучшая оборона - это наступление, начинает громко орать на весь двор, обвиняя хозяина побитой машины во всех грехах и в том, что он не умеет водить машину. При этом она бегает вокруг побитой машины и ждет, когда оттуда кто-нибудь вылезет. Но в ответ – тишина. Весь смак в том, что в салоне никого не было - хозяин автомобиля завел его и ушел домой. Со стороны было очень смешно.

Почему Георг Отс не допел «Демона» в Казанской опере? Был у нас в стране певец, которого ну прямо все-все-все очень любили: и стар и млад, и что бы он ни пел (популярную песню, оперетту, классику – все получалось замечательно у этого высочайшей культуры артиста). И вот приехал он в Казанский оперный театр петь «Демона» Рубинштейна. В первом акте этой оперы идет на сцене «борьба в небесах» за душу Тамары («Она страдала и любила, и небо сжалилось над ней», как мы знаем из Лермонтова). На вершине одной скалы стоит, скрестив руки, черный Демон (Георг Отс), а на вершине другой скалы – сверкающий белыми одеждами и крыльями ангел. Каждый утверждает: «Она моею будет», бушует оркестр, кипят страсти, а между скалами летают маленькие ангелочки (их рабочие сцены то и дело запускают с разных сторон катиться на маленьких колесиках по невидимым в полутьме тросикам). И вдруг у одного ангелочка колесико с тросика соскочило. Другие все летают, а этот повис неподвижно, да еще под углом. Зрители это, конечно, видят и смеются. Бригадир рабочих, естественно, стал руководить спасательными работами. И все могло бы закончиться благополучно, когда бы композитор Рубинштейн не написал в своей опере именно в этом месте для всего оркестра длинную генеральную паузу – это когда внезапно наступает в театре полная тишина, никто не играет и не поет. И вот (представьте) в этой полной, внезапно наступившей тишине все слышат истошный крик бригадира: «Какого х.. ты там смотришь? Пхай его багром в ж.пу!!!» Демон (Георг Отс) слез со своей скалы, пошел переодеться в гримерную и уехал к себе в Таллин. Оперу за него допевал кто-то из местных. Владимир Д.

Учу музыке. В завершение каждого урока обязательно спрашиваю: “Eсть ли какие-нибудь вопросы?” Знаю, что молодые души моих учеников всегда просто полны ими, и вопросы немедленно последуют. Вопросы, на которые я отвечал сегодня: 1. А как Вы порезали свое ухо? 2. Почему мама любит моего брата, а меня не любит? 3. Почему у моей сестры растут волосы подмышками, а у меня не растут? Владимир Д.

Учился со мной в аспирантуре, в Праге, парень-ливиец, Али. Внешне он ничем от выходца с нашего Кавказа не отличался, а по-русски говорил куда лучше любого азербайджанца. Это конечно, не просто так – высшее образование Али получил на химфаке Белорусского Государственного, и к Союзу (к тому времени уже почившему в бозе) он относился исключительно тепло и с нежностью. Так хорошо на Великом и Могучем Али говорил уже в девяностых, а вот когда в середине восьмидесятых он только-только приехал в СССР начинать студенческую жизнь, знал он по-русски только слово “Да”, слово “Нет”, и несколько слов матом. Прилетел тогда Али из Триполи в Москву, а до Минска решил добраться поездом. О том, что для иностранцев билет на поезд стоил в разы дороже, Али знал, и хотя с деньгами у него проблем не было, выбрасывать на ветер он их не любил. Не знаю, как именно он купил обычный билет – попросил ли кого, сам ли сумел объяснить кассирше, что именно ему надо, - да в те времена со всем этим и попроще было, паспортов особенно никто не спрашивал, а внешний вид Али подозрений не вызывал. Как бы-то ни было, в назначенный час Али сидел в купе поезда, следующего до Минска. Поезд тронулся, минут через пять зашла проводница. И о чем-то спросила, как ей казалось, кавказского гостя. Али решил что его просят предъявить билет, что и сделал. Проводницу это удовлетворило, но, упаковав билет в свою проводничью папку, она спросила Али о чем-то еще. Совершенно справедливо Али рассудил, что, с его познаниями русского, он может выбирать из трех вариантов ответа: “Да”, “Нет” и “Иди нахуй”. Чем третий ответ для него мог закончиться, Али подозревал, и с милицией общаться не хотел. Ответ “Да” – конечно вполне вежливый и нейтральный, но чаще всего требует продолжения беседы, а поскольку продолжить беседу Али мог только все тем же “Иди нахуй”, то второй вариант для него неизбежно заканчивался тем же, что и третий. И Али сделал выбор: - Нэт! - ответил он проводнице, и уставился в окно. Та несколько удивленно спросила Али о чем-то еще. - Нэт! – не поворачиваясь, также гордо ответил Али. Проводница вышла, но минут через пятнадцать постучалась в купе снова, и снова о чем-то спросила. Понятно, что ничего нового она не услышала, ушла, и опять ненадолго. Продолжалась эта бодяга до тех пор, пока Али не решил, что, видимо, одним “Нэт” от настырной проводницы ему не отделаться. И на очередной непонятный вопрос, глянул посвирепее на тетку, и прорычал: - НЭТ, БЛЯ! ... Больше проводница Али до самого Минска не беспокоила. По-моему, даже билет по приезду ему вернуть побоялась. А что Али? А ничего, так и доехал до Минска – без постельного белья и без чая.