Фронтовой лес он живой. Сколько раз я ловил себя на мысли, что самый красивый лес в местах, где не было войны, он просто красивый. А фронтовой - он живой.

Весной, когда уходят снега, он виден вам, как тело солдата со своими шрамами и незажившими ранами окопов, ячеек, воронок и блиндажей, и ты ходишь по нему, читая историю его битвы. Вот, на обрывистом живописном берегу маленькой речушки редкие стрелковые ячейки. Это кровавый сорок первый и, если остаться одному, то можно увидеть....
В лесной тишине, под кронами тех же, только молодых елей, редкая цепочка солдат копает себе укрытия. Солнце, выскакивая из-за почти сплошных облаков, лучами-стрелами пронзает уже морозный, осенний воздух.
Спины, под вылинявшими на солнце гимнастерками, парят от пота. Мазолистые руки по-крестьянски обстоятельно обхлопывают землю, укрепляя небольшой бруствер. Рядом аккуратно завернутая в шинель винтовка и нехитрые солдатские пожитки.
Мимо по лесной дороге, преодолев в брод речушку, бредут отступающие войска. Подводы, запряженные умотанными, как и люди, лошадками. В подводах раненые, замотанные в черные от крови и грязи бинты. Полуторки с размочаленными в щепки пулеметными очередями мессеров бортами, и в них на ящиках и шинелях раненые. Медсестры - девчонки с седыми от боли, чужой, их, мужиков, солдат боли, глазами.

Тяжелые трактора с орудиями на прицепах. Исклеванные, покореженные пулями и осколками щиты. Облупившаяся от стрельбы, почерневшая краска расстрелянных стволов. Кемарят в обнимку с карабинами измученные расчеты. И пехота понуро, серым своим пехотным строем, мимо. Прячет глаза под козырьками касок, стыдливо опускает взгляды, согнувшись на ходу над огоньком самокрутки, вперед.
Лишь бы не столкнуться взглядом с ними, получившими команду остаться на этом рубеже. Последнюю в своей жизни команду, последний приказ. Они понимают и ни винят своих, спешащих уйти дальше на восток, товарищей. У каждого свой рубеж.
Они до своего дошли. Изредка распрямляя спину, утирая ладонями пот со лба, они смотрят на серое в солнечных колодцах небо и туда, на запад. Там недавно стихла канонада, значит те, предыдущие остались на своем рубеже. Надо торопиться, эта небольшая ячейка станет для них и полем боя и последним пристанищем. Потом, разложив на маленькой земляной полочке патроны и гранаты, вытерев от песка затвор винтовки, они будут сидеть на дне ячеек курить в прожженый рукав шинели и опять смотреть на небо, думая о жизни, доме и Душе.
А дальше, по-мужицки размеренно целясь из винтовки, выбивать из седел мотоциклов солдат в угловатых касках и жабьего цвета форме. Потом выбивать их из густой цепи бегущей за такими же угловатыми, как каски, танками. А потом, прорвавшиеся к замолчавшей опушке леса, танки будут хоронить их тела, в бессильной ненависти раскатывая их ячейки гусеницами.

Их так и найдут позже в своих ячейках - в ряд, как на деревенском погосте. Неизвестных героев сорок первого, не сошедших со своих рубежей, жизнями своими осознанно пожертвованными, спасших страну, давших ей время оправиться, собраться после подлого удара.
А враг, что пришел, упрется в следующий рубеж, оставив на том берегу речушки ряд могил с березовыми крестами и такими узнаваемыми угловатыми касками на этих крестах.
Время уронит кресты, каски врастут в землю, а холмы заровняет лес и в памяти людской останется только ненависть. Без имен...только очертанием в угловатой каске.
А окопы их видны: зигзагами змей в несколько рядов прошли они дальше по краю высоты и уперлись в антрацитово-черную жижу болота, с кочками, горящими изумрудом мха.

Не прошли они дальше. Не напрасна была жертва. Зарылись, влезли в землю, распоров лес нитями траншей и ходов сообщения. Прорядив вековые сосны на блиндажи и ДЗОты, а белые тела берез - на дрова для печей и полевых кухонь. Опутавшись, как пауки в своих гнездах, колючей проволокой и спиралями Бруно.
До сих пор рвет народ сапоги об эту ржавую паутину. А тогда рвались шинели, ватники да тела солдат 42-43- его. Тех, кто каждый день, как тени, сначала с русским "УРААААААААААА", потом молча, из болотной трясины шел выкорчевывать вражью паутину из нашего Леса. Шел и оставался в черных окнах безымянными призраками навсегда, так и находят их «фантомами». Ремень с подсумками на все дырочки застегнутый, лимонка в истлевшем кармане, ботинки с ложкой за черными лентами обмоток, каска, осколком в лоб пробитая, выгнутая в дугу винтовочка со штыком примкнутым и черная жижа с мелкими, как песок крупинками костей, и хоронить то нечего. Только посидеть на кочке болотной, под хилой березкой, которую Лес солдатику посадил, да покурив с ним о нем помолиться, да добрым словом помянуть за подвиг его Великий. И извиниться за память нашу короткую, за то, что пришли поздно. А потом по кочкам, как цапля, дальше к краю болота, откуда вставали на смерть солдатики наши.