30 марта 1909 года Товарищество полной ответственности «Торговый домъ “Павелъ Сорокоумовскiй съ Сыновьями”» праздновало в Москве свое столетие. От обилия экипажей, а их на юбилей приехало более двухсот, движение по Леонтьевскому переулку, где располагалось родовое гнездо Сорокоумовских, было полностью заблокировано.

Около полутысячи приглашенных (бомонд обеих столиц, да что там столиц — весь цвет империи, все наиболее влиятельные лица) спешили лично поздравить счастливых юбиляров. Поздравительные телеграммы прислали Совет министров, Государственная дума, крупнейшие российские и зарубежные политики и финансисты…

Если бы не революция, то, наверное, в 2009 году мы бы праздновали двухсотлетний юбилей. Ибо бренд был, вернее, казался, «непотопляемым». Сорокоумовские были везде — в Саратове, в Новгороде и в Ростове, в Варшаве, в Лондоне и в Париже.



На меховых ярмарках им выделялись самые почетные места. Слава меховой империи Сорокоумовских гремела по всему миру, как сейчас гремят имена Версаче и Кардена. Торговый дом по праву считался во всем мире законодателем меховой моды. Шуба от Сорокоумовского была показателем престижа, горжетка от Сорокоумовского — предметом гордости, шапка от Сорокоумовского говорила о том, что ее обладатель — солидный человек и с ним можно иметь дело.

В Москве Сорокоумовским принадлежали три главных меховых магазина, в которых можно было купить любой вид меха (от горностая до кролика) и любой фасон мехового изделия, — в Верхних торговых рядах (ныне ГУМ), на Ильинке и на Кузнецком мосту.

И хотя цены там кусались, москвичи предпочитали покупать товары именно в них, ибо на рынке легко было нарваться на подделку. Тогда этим грешили многие: выдавали кролика за горностая, козла за медведя, перекрашивали белых лисиц в чернобурых, а бобровый мех изготавливали вообще из плюша.



Сорокоумовские шли по другому пути. Их меха не отличались дешевизной, однако человек, покупавший шубу или шапку, или накидку, или горжетку в принадлежащем Сорокоумовским магазине, мог быть твердо уверен — этот котик или эта норка есть точно котик или норка.

Однако бывали ситуации, когда глава фирмы Петр Павлович сознательно шел на занижение цены, даже с ущербом для капитала. Именно так, предложив за шкурку горностая на 50 копеек меньше, чем конкуренты, он выиграл конкурс на поставку меха для пошива царских мантий к церемонии коронации императора Николая II. В результате одна горностаевая шкурка обошлась царской семье в 1 рубль 25 копеек, при средней закупочной цене на меховой Ирбитской ярмарке — полтора рубля.

На отделку трех мантий (для самого царя, для его августейшей жены Александры Федоровны и его матери Марии Федоровны) пошла 2691 шкурка. Во время коронации 18 мая 1896 года каждую из трехметровых мантий несли семь камергеров. Сразу после церемонии мантии были отправлены в Оружейную палату, где находятся и поныне.



Личное знакомство Петра Павловича Сорокоумовского и Николая Александровича Романова состоялось раньше: в 1889 году известный московский купец был в числе пяти старшин московского купечества избран для поздравления цесаревича с совершеннолетием и получил от будущего императора его фотографический портрет с памятным автографом.

Кроме изготовления мантий Торговый дом Петра Сорокоумовского выполнил еще одно (не особо денежное, но особо почетное) поручение царской семьи: поставить соболиный мех для реставрации знаменитой шапки Мономаха.

В 1899 году «за многократные поставки меховых товаров к Высочайшему двору, начиная с 1866 года» фирма была высочайше удостоена звания «поставщика двора Его Императорского Величества».



В переписной книге города Зарайска за 1646 год первый представитель рода Сорокоумовских записан как «посадский человек Игнашко Анофриев сын Сорокоумовской с дитями: с Янкою 8-и лет да с Ивашком 5-и лет».

Откуда пошла фамилия, точно никому не известно, но сами Сорокоумовские расшифровывают ее с выгодой для себя, говоря, что их праотцы отличались недюжинными умственными способностями, за что и получили такое почетное прозвище.

А история купеческой династии началась с того, что потомственный зарайский купец Петр Ильич Сорокоумовский обвенчался в начале XIX века с московской купеческой дочкой Анной Семеновной Дерягиной, оформился московским третьей гильдии купцом и открыл на Якиманке меховую торговлю.

К началу 1850-х годов дело сильно разрослось. Теперь Петру Сорокоумовскому, произведенному в 1840 году вместе с семьей в потомственное почетное гражданство, принадлежали уже несколько магазинов в разных городах империи, ряды на Нижегородской и Ирбитской ярмарках и две мастерские, на базе которых позже образовалась первая в России меховая фабрика.

В 1851 году в дело на правах пайщиков вошли два сына Петра Ильича Сорокоумовского — 36-летний Павел и 20-летний Дмитрий. В 1853 году Петр Ильич умер, и братья вступили в полное и равноправное управление фирмой. Впрочем, вместе они управляли недолго и уже через шесть лет по обоюдному согласию разделили отцовскую компанию.

В том же году в дело вступил и вернувшийся из-за границы, получивший прекрасное европейское образование, свободно владевший четырьмя языками старший сын Павла Петровича — 17-летний Петр Павлович. По прибытии в Первопрестольную он сразу включился в работу и вскоре стал одним из главных действующих лиц меховой компании.

Теперь Сорокоумовские не только торговали в России и закупали меха для заграничных заказчиков, но и сами начали выходить на международную арену. Ни одна Лейпцигская, Лондонская или Парижская меховая ярмарка не проходила без их участия.

В 1869 году фирма получила статус полного товарищества и стала называться «Торговый дом “Павелъ Сорокоумовскiй съ Сыновьями”». Однако к тому времени главным в фирме уже был Петр Павлович.



В 1879 году Сорокоумовские переехали в новый дом. Сейчас адрес звучит так: Москва, Леонтьевский переулок, 4. А в конце XIX — начале XX века на конвертах с корреспонденцией писали просто: «Москва, Петр Сорокоумовский, собственный дом».

Первым хозяином усадьбы был петровский фаворит князь Григорий Мещерский. В те времена бывшие бояре, а ныне — князья и графы, строили городские усадьбы таким образом, что фасад здания был обращен внутрь дома, в парк или на парадный двор, так сказать, для внутреннего пользования, а на улицу выходила обычно одна из боковых стен.

Желая сделать российские города более нарядными, царь Петр издал специальный указ, в соответствии с которым строить следовало иначе: фасадом на улицу и всем остальным — внутрь. Однако, пока указ утверждал Сенат, пока его доводили до местных властей, пока государственная машина раскачивалась, князь Григорий подсуетился и успел выстроить себе в Москве палаты на старинный манер. После Мещерских особняк находился во владении графа Салтыкова, затем князя Багратиона, а позже князя Ржевского, который перед самой войной 1812 года продал его князю Долгорукому.

И весьма своевременно, потому что во время пожара дом сильно пострадал и князь был вынужден продать его по дешевке капитану лейб-гвардии Семеновского полка Николаю Волкову. Тот купленную усадьбу привел в порядок, отремонтировал дом, пристроил к парадному крыльцу портик с двенадцатью парными дорическими колоннами, провел витые лестницы и украсил потолки изящной лепниной. В таком виде он и был впоследствии продан наследниками капитана московскому генерал-губернатору графу Арсению Андреевичу Закревскому.

Император Николай I в 1848 году, назначив Закревского в Москву генерал-губернатором вместо либерального князя Алексея Щербатова, в напутствие сказал ему: «Надеюсь, что ты подтянешь Москву».



И новый градоначальник «подтянул» ее так, что все просто взвыли. За короткое время он успел поссориться и с дворянством, и с купечеством, и с местным самоуправлением, опутать всю Москву сетью шпионства и доносительства, а его проекты относительно «пресечения скопления в Москве неблагонадежных элементов» грозили подорвать весь торговый и экономический потенциал второй российской столицы.

Пока граф Закревский со всей страстью занимался руководящей работой, его жена Аграфена Федоровна и дочь Лидия устроили в доме самый настоящий салон. Жена, получившая за красоту и смуглую кожу титул «Медная Венера», как и дочь, вовсе не отличалась строгостью нравов: обе, пользуясь занятостью мужа и отца, крутили романы налево и направо. Среди страстных поклонников Аграфены Федоровны был в свое время даже А. С. Пушкин, посвятивший ей четыре стихотворения: «Портрет», «Наперсник», «Когда твои младые лета» и «Счастлив, кто избран своенравно».

Младшая Закревская была не так разборчива в связях: по Москве ходили слухи, что она предавалась любовным утехам даже с симпатичным часовщиком, приходившим завести часы в генеральском доме.

В 1859 году генерал Закревский был отправлен в отставку, а в 1879 году, после смерти 80-летней Аграфены Закревской, дом был выкуплен Петром Павловичем Сорокоумовским и, как это было заведено у купцов, записан на его супругу Надежду Владимировну, урожденную Пигову.

Новый хозяин произвел в доме перепланировку, повесил везде великолепные венецианские люстры и украсил стены полотнами известных художников. Среди последних явное предпочтение отдавалось Айвазовскому, хотя были и Тропинин, и Ле- витан, и другие. Забегая вперед, скажем, что сейчас в этом доме, отданном в конце 1940-х годов в ведение Управления делами дипломатического корпуса, располагается посольство Греции. И вход в него для простого нашего соотечественника теперь заказан. Хотя там есть на что посмотреть: по-прежнему венецианские люстры висят и стены до сих пор украшают купленные Сорокоумовскими картины.



Однако меховой бизнес прельщал вовсе не всех Сорокоумовских. Например, Павел Павлович ко всем этим соболям, песцам и лисам был не то чтобы безразличен, но уж точно не считал главным делом своей жизни. Купив дом 10 по тому же Леонтьевскому переулку, он занялся тем, к чему чувствовал наибольшую тягу, — меценатством. Один из организаторов Московского отделения Императорского Русского музыкального общества, он страстно любил оперу. Во время первого своего визита в Лондон Павел Павлович посетил Королевскую оперу более 40 раз; 13 раз слушал Чири Нельсон, 9 раз — Аделину Патти, столько же — Албани и 13 раз — «Лоэнгрина» Вагнера. Вагнер вообще был его любимым композитором. Когда, находясь в Берлине, Сорокоумовский случайно узнал, что Вагнер находится в стесненных обстоятельствах, Павел Павлович не замедлил полностью профинансировать несколько концертов великого мастера.

После перестройки здания Московской консерватории Павел Павлович подарил ей бронзовый бюст Вагнера на мраморном постаменте с табличкой, на которой было выгравировано имя дарителя. Впоследствии, при советской власти, партийная организация консерватории пыталась выковырять табличку из мрамора, однако эта затея не удалась, а выбрасывать постамент было жалко — и его развернули «лицом» к стене.

Однако любопытные студенты все равно докапывались до таблички и потом долго гадали: кто же это был такой, Павел Сорокоумовский, и чем он был так опасен, что руководство даже имени его боится?

Кстати, довольно значительную сумму денег на перестройку консерватории выделили именно Сорокоумовские. Второй страстью Павла Павловича были путешествия. И если в музыке его кумиром был Вагнер, то в географических странствиях ближайшим другом и наставником был Николай Николаевич Миклухо-Маклай.

Бывая в Москве, Миклухо-Маклай останавливался только в доме Сорокоумовского.

«Поместился я весьма комфортабельно у Павла Павловича Сорокоумовского, — писал он брату в октябре 1882 года. — Квартира удобная, тихая… Хозяин очень любезен и не навязывается».

«П. П. Сорокоумовскому. Сингапур, 14 мая 1883 года. Был здесь 12, 13, 14 мая (нового ст.) en route в Австра- лию. Я распорядился о приведении в порядок моего островка, Серимбона, так что вы будете избавлены от всяких хлопот и недоразумений касательно его. В Маниле не ходите к Engster‘y, который оказался нечестным человеком и обанкрутился. В Гонконге вы не застанете Dr. Clouth‘a, он вернулся в Европу. Пишите, если вздумается, по известному вам адресу в Sydney. Преданный вам Миклухо-Маклай».

Вместе с Миклухо-Маклаем Павел Павлович неоднократно ездил в Австралию, Индию, Сингапур. Кроме того, Павел Павлович несколько раз полностью финансировал экспедиции великого путешественника.



«Мы, братья Петр Павлович и Иван Павлович Сорокоумовские, в память в бозе почившего отца нашего Павла Петровича Сорокоумовского, желаем передать принадлежащий нам по праву наследования участок земли на Большой Якиманке со всеми постройками для устроения на нем дома бесплатных квартир для вдов и сирот… Все расходы по строительству вышеозначенного дома и его содержанию мы также желаем отпустить на свой счет…»

Бумага такого содержания была составлена братьями Сорокоумовскими в 1876 году, а уже в 1880 году на участке, располагавшемся между 1-м Сорокоумовским и 2-м Голутвинским переулками, архитектором А. С. Каминским был построен четырехэтажный «вдовий дом», в котором нашли приют около 250 человек.

После революции это здание было снесено. Сейчас на его месте, на Большой Якиманке, стоит высотный дом № 26. Благотворительность у российских купцов была не просто в традиции: это считалось чем-то вроде общественной обязанности. Как сейчас уровень солидности бизнесмена определяется по тому, какой галстук или какие часы он носит, так раньше о солидности купца (а фабриканты и заводчики тоже считались представителями купеческого сословия) судили по тому, сколько он тратит на благотворительность.

Сорокоумовские благотворили часто и много. Будучи председателем попечительского совета мещанских училищ, Петр Павлович пожертвовал на дело образования 40000 рублей. (Для сравнения: жутко дорогая «иностранная игрушка», автомобиль Форд-Т в самой роскошной комплектации, стоил тогда в России 500 рублей.)

Он же выступил инициатором сбора на благотворительные цели 200000 рублей с представителей московского купечества. Кроме того, Сорокоумовские были попечителями нескольких московских больниц. Одну из сокольнических больниц местные жители и врачи до сих пор зовут Сорокоумовской.

«Милостивый Государь Петръ Павловичъ, Имеемъ честь поздравить Васъ съ наступающимъ Праздникомъ Св. Христова Воскресенiя при ис- креннемъ Вамъ пожеланiи встретить и провести Его въ добромъ здоровье… Простите Вы насъ, что мы… беремъ на себя смелость обратиться къ Вамъ, Многоуважаемый Петръ Павловичъ, съ усердной и убедительной просьбой помочь намъ для Родного Города въ довершенiи начатой постройки храма въ г. Зарайске при очень бедномъ приходе во имя Входа Господня въ Иерусалимъ. Храмъ этотъ уже выстроенъ, покрытъ, рамы установлены, внутри отштукатуренъ, теперь только недостаетъ средствъ на Иконостасъ, полы и частiю на утварь и на уста- новку Креста на Храмъ, приблизительная потреб- ность на окончательную отделку около 5000. Нужда неотложная, старый Храмъ совершенно разрушенъ наводненiем и разбитъ ледоходомъ, служить нельзя. Протяните Бога ради Вашу руку помощи и по Ваше- му усердiю на это святое дело. Зато Господь не оста- витъ Васъ своею милостiю, чемъ оставите по себе всегдашнiй Благодарственный Памятникъ въ Род- номъ Городе и Храмъ этотъ всегда будетъ возносить о Васъ къ Всевышнему о Вашемъ здравiи».

Это письмо Петр Павлович Сорокоумовский получил 28 марта 1909 года. Уже на следующий день недостающая сумма была переведена на счет комитета по строительству храма.



Кроме того, если верить справке журнала «Торгово-промышленный мир» за 1911 год, Петр Павлович служил гильдейским старостой, а затем и старшиной московского купечества, в 1887 году был пожалован званием коммерции советника, состоял почетным членом попечительского совета Московского коммерческого училища, членом Московского губернского податного присутствия, старшиной Московского биржевого комитета, выборным купечества и Биржевого общества в Городской думе, членом Московского отделения Совета торговли мануфактур, председателем Комитета для оказания помощи семьям воинов, убитых и умерших от ран, полученных на войне, членом Тверского попечительства о бедных, членом Совета попечительства о детях лиц, ссылаемых по приговору в Сибирь, полным кавалером орденов Святой Анны и Святого Станислава и кавалером ордена Святого Владимира 4-й степени, а также нескольких золотых медалей «За усердие».

Последний орден в сочетании со званием коммерции советника открывали путь к получению потомственного дворянства, но Петр Павлович Сорокоумовский относился к тому небольшому числу людей, которые ставили в своей внутренней иерархии купеческое сословие выше дворянского.



Между тем уже подрастали и вступали в фирму дети Петра Павловича. Главным продолжателем отцовского дела по праву считался его старший сын Николай. Он вполне оправдывал надежды отца: старательно вникал в суть мехового бизнеса, аккуратно выполнял порученные задания, был честен, исполнителен и послушен. Осечка случилась только один раз, в 1905 году, когда Николай Петрович оказался по делам фирмы в Будапеште.

Что понесло его посмотреть на выступление танцовщицы Марии Бауер, одному Богу известно. А вот что известно доподлинно: увидев эту 23-летнюю звезду сцены, весь капитал которой составляла ее красота и обаяние (незадолго до этого Мария получила титул самой красивой барышни Венгрии), он забыл про все дела, заплатил импресарио Марии, уже подписавшей контракт на гастроли, огромную неустойку и увез ее в далекую Москву, где и представил родителям как свою невесту.

Скандал был страшный. В семье Сорокоумовских существовала традиция жениться и выходить замуж только за людей своего круга. Путем брачных уз семья была уже связана с такими фамилиями, как Алексеевы, Прохоровы, Морозовы, Мазурины, Найдёновы, Дерягины.

Поэтому и Николая Петровича в Москве ждала невеста из весьма известной купеческой семьи. Петр Павлович грозил сыну отречением, лишением наследства, отстранением от дел, но сын сумел настоять на своем. В октябре 1907 года 33-летний Николай Сорокоумовский обвенчался с 25-летней Марией Бауер (в замужестве — Сорокоумовской).

Спустя короткое время она родила супругу троих детей: двух девочек и одного мальчика. Дети были все в маму, удивительно хороши — как внешностью, так и характером. Дед в них просто души не чаял. Вскоре его обиды на старшего сына и невестку полностью забылись.



Однако он не всегда был таким добрым. Когда по Москве прошел слух, что один из его сыновей в компании других представителей московской «золотой молодежи» — сына городского головы Королева, сына купца Хлудова и им подобных — повадился посещать винный погребок на Карунинской площади, где они пили шампанское до тех пор, пока пробками от бутылок не наполнялся цилиндр Королева, он позвал сына к себе, вручил ему конверт и сказал: «Здесь лежит твой билет до Буэнос-Айреса и банковские документы. Ты поедешь туда сегодня же и будешь там жить на скромную ренту. Там у тебя не будет ни большого отцовского капитала, ни известного имени, там ты поймешь, каким трудом зарабатывается и то и другое. Если же ты откажешься, то лишишься даже той ренты, что я тебе сейчас даю».

Сын подчинился. Он уехал в далекую Латинскую Америку, где и прожил вплоть до 1922 года. Отцовское наказание спасло его от вихря революции, уничтожившего многих представителей его рода. Петр Павлович, по воспоминаниям современников, вообще был человек нестандартного мышления. Так, если ему не нравился кто-нибудь из его окружения, он старался дать ему взаимообразно большую сумму денег. После этого опальный знакомый надолго пропадал из поля зрения мехового магната.



В конце марта 1909 года Торговый дом «Павелъ Сорокоумовскiй съ Сыновьями» отметил свой столетний юбилей. На праздник в фамильное гнездо Сорокоумовских (в Леонтьевском переулке) съехалось несколько сотен гостей со всех концов России, прибыли представители зарубежных миссий и фирм-партнеров. Одних поздравительных телеграмм и адресов пришло более двухсот. «В наш суровый век борьбы за существование, — писали в поздравительном адресе рабочие московской фабрики, — многим из нас приходилось прибегать к Вам с различными материальными просьбами, с просьбами, так сказать, сверх заслуг, сверх уже оплаченного Вами труда, и никто никогда не встретил у Вас отказа. При исполнении наших служебных обязанностей мы не видели в Вас сухости требовательного повелителя, наоборот, отношения Ваши были кротки, мягки и снисходительны и напоминали собой… скорее трогательные отношения отца к своим детям. Все вышесказанное, глубокоуважаемый Петр Павлович, дает нам право видеть и приветствовать в Вас человека. Человека в Высшем, Лучшем и Глубочайшем значении этого слова».

Даже не верится, что человек, к которому были обращены эти слова, спустя восемь лет будет объявлен эксплуататором и мироедом. Самому Петру Павловичу повезло: во время Октябрьской революции он отдыхал в Ницце. Увидев, какие дела творятся в России, он решил, что домой возвращаться пока не стоит. В Ницце он и прожил оставшиеся ему пять лет жизни. Весь революционный удар принял на себя Николай Петрович. После Октябрьского переворота у него отняли все фабрики, магазины и склады, а его самого с семьей выселили из дома, предоставив ему две комнаты в деревянном бараке в Измайлове. Как ни странно, но наиболее стойко потери перенесла жена Николая Петровича, Мария. Она старалась как-то украсить жилище, сажала во дворе картошку и георгины, а во время НЭПа даже открыла чайную, в которой пекла эклеры.

В середине 1930-х годов Николая Петровича Сорокоумовского арестовали как врага народа. И после недолгих разбирательств 11 декабря 1937 года расстреляли. Та же участь ждала и старшего сына Николая Петровича, Александра, работавшего художником на киностудии «Мосфильм». Его уже два раза арестовывали и два раза отпускали. Дело шло к третьему аресту, после которого (Александр это осознавал) его ничто не могло спасти.

Оберегая семью от судьбы «лишенцев», он ушел из жизни сам. То был поистине героический поступок веселого, жизнелюбивого человека. Через три месяца после этого события у его жены родилась дочь, которую в честь бабушки назвали Марией. Сейчас Мария Александровна Сорокоумовская, арфистка, солистка государственной филармонии, с 1963 года заслуженная артистка России, — последняя представительница знаменитого купеческого рода (по мужской линии). И ею, как когда-то и ее предками, восхищаются люди.

Борис Шаляпин писал ее портреты, академик Райков в книге «Искусство и сознание» посвятил ей целую главу, поклонники пишут ей письма со стихами, а она старательно продолжает семейные традиции — дает благотворительные концерты и играет на арфе «Воспоминание об Альгамбре», используя гитарное тремоло. Единственная в мире. И мечтает о том, чтобы греческое посольство переселили в другое здание, а в доме по Леонтьевскому переулку устроили бы Музей меха.



В середине 60-х годов прошлого столетия историки усомнились в подлинности сведений о том, что горностаи для царской мантии поставлялись именно миллионщиками Сорокоумовскими — уж больно красиво, с точки зрения тогдашних идеологов, смотрелась версия о принудительном сборе с северных народов особого ясака (мехового налога), приуроченного к коронации. Однако, когда ученые вместе с сотрудниками музея аккуратно отпороли несколько чуть пожелтевших от времени шкурок, на их оборотной стороне обнаружились темно-синие клейма, на которых стояла четкая надпись: Торговый домъ «Павелъ Сорокоумовскiй съ Сыновьями».

URL - R.K. Frimen