Лекция Андрея Анатольевича Зализняка «Или и уже» (13 февраля 2017 года, школа «Муми-тролль»)

Источник:

Сперва совсем дальнее отступление из чистой общей лингвистики: о типах изменений внешней стороны слова. Мне уже доводилось об этом рассказывать в этой же аудитории, но немножко, конечно, состав был другой, поскольку каждый год он меняется. Несколько лет назад я рассказывал, в частности, о том, что главное разделение всех возможных внешних изменений в истории языка — это деление на изменения фонетические и нефонетические. Фонетические — когда изменяются какие-то звуки. Например, когда-то в русском языке та форма, которая сейчас выглядит как буду, звучала как [бондон] — с двумя носовыми о, как во французском языке. А со временем оно стало звучать как [буду] — вот такое произошло фонетическое изменение. С другой стороны, бывают изменения нефонетические — например, когда-то родительный падеж от слова гость был гости: говорилось, скажем, у нашего гости, а сейчас говорится у нашего гостя. Здесь тоже как бы и изменилось в а, но это, конечно, не переход и в а — просто одно окончание сменилось на другое. Это не фонетическое изменение; в данном случае это замена морфем.
Это главное деление. Но сегодня нас будет интересовать более узкое, более частное деление, а именно подразделение внутри фонетических изменений. Это гораздо менее обсуждаемая обычно проблема. Фонетические изменения отчётливо подразделяются на две категории. Допустим, какая-то фонема А изменилась в фонему Б в ходе истории, за какой-то промежуток времени. Оказывается, что главный критерий, разделяющий два типа изменений, состоит в следующем: в тот поздний этап, когда уже нужно произносить Б, а не А, поскольку произошло изменение, может ли простой носитель языка (не лингвист, предупреждаю! — потому что лингвист благодаря своей профессиональной подготовке может произнести многое такое, что для родного языка неестественно) произнести также и А, которое было в начале этого изменения? И вот оказывается, что на этот вопрос может быть два разных ответа. В одних случаях это изменение, где да, может, а в других случаях — где нет, не может. Например, то самое [бондон], которое было когда-то в истории русского языка и которое превратилось в [буду], — попробуйте-ка сейчас простому носителю русского языка сказать: «А можешь ли ты произнести не только [буду], но и [бондон]?». Довольно очевидно, что без тренировки, без специального обучения у него [бондон] не получится: в современном русском языке никакого [он] не осталось. Таков первый тип возможных изменений, когда после того, как изменение произошло, прежний вариант ушёл из языка и чисто фонетически невозможен.
Второй же тип изменений состоит в том, что изменение было, но и неизменённая форма, вообще говоря, тоже совершенно допустима по нормам языка — при желании носитель языка может произнести и первую форму, и вторую. Другое дело, что он обычно предпочитает какую-то одну — как правило, ту вторую, в которую нечто перешло, но когда ему скажут: «Ты знаешь, это произошло из того-то, вот попробуй это прежнее произнести» — он может произнести и это без труда. Возьмем название озера Селигер. Хорошо известно из старых памятников, что его древнее название — Серегер (Сереги?рь), с р во втором слоге. Название идёт из финского языка, и это р из финского s?rki ‘плотва’. В какой-то момент Серегер изменилось в Селигер. Но это не значит, что мы не можем произнести Серегер; нам сейчас так же легко произнести Серегер, как и Селигер. Другое дело, что мы уже привыкли к названию Селигер. Но если нам кто-то объяснит, что прежнее произнесение было Серегер, и даже ещё какой-нибудь педант скажет: «А давайте говорить по-древнему», — то осуществить это каждый из нас может. Это совсем не та ситуация, что с [бондон], где вы никакого [он] без тренировки не произнесёте, а просто то, что возникает две возможности, то есть оба варианта сосуществуют. Ещё пример: имя Меркурий, которое было в своё время не только имя планеты, но и просто имя обычного человека (оно сохраняется и сейчас в фамилии Меркурьев), подверглось примерно такому же изменению, как в слове Селигер, и приобрело форму Меркул (из Меркур). И мы можем сейчас выбирать — и, кстати, существуют обе фамилии: Меркулов и Меркурьев. Обе свободно укладываются в возможности современного русского языка, при том что между ними лежит фонетическое изменение — изменение, которое лингвисты называют диссимиляцией (расподоблением), состоявшее в том, что в Меркур второе р перешло в л. Это тоже переход из одной фонемы в другую, но такой, который не лишает носителя языка возможности произнести и старую форму, если его попросят или если она почему-нибудь понадобится. Это второй тип.
Разница между первым и вторым типом оказывается для лингвистики весьма существенной. В частности, для тех проблем, которые мы сегодня будем рассматривать, она тоже будет важна. Тут примеров довольно много. При изменении второго типа довольно часто возникают варианты, как Меркулов и Меркурьев. Могут быть и очень близкие слова, в которых, однако, в одном произошло изменение, а в другом нет. Например, это часто бывает в заимствованных словах. Так, слово флюгер произошло из флюгель. В исходном голландском и шведском слове было vleugel. Далее произошла диссимиляция, и сейчас мы уже говорим флюгер. А в очень похожем слове флигель этого не произошло, при почти одинаковой исходной форме. Так что по-русски, конечно, нет никакого труда произнести и флюгель тоже, раз мы можем произнести флигель.
Такая картина изменений на самом деле имеет и более широкое значение, и я сильно подозреваю, что она ещё недооценена в работах по исторической фонетике, где многое было бы более легко объяснимо, если бы это принималось во внимание более постоянно. Собственно, это вопрос о том, насколько последовательно происходит какое-то изменение. Изменение первого рода — совершенно всеобщее и последовательное: во всех случаях, когда было [он], оно стало [у]. Не то чтобы два-три слова застряли и остались по-русски с этим [он] — нет таких «застрявших» слов. Тем самым, эту группу изменений можно назвать всеобщими фонетическими изменениями. А во второй группе почти всегда бывает так, что часть слов закрепилась в изменённом виде, а часть слов осталась в прежнем — как флюгер и флигель. Примеров можно привести очень много, но я думаю, что в этом уже нет необходимости. Вы видите, что имеются всеобщие фонетические изменения, которые охватывают неумолимо все слова, где встречалась старая фонема, и частные фонетические изменения, где что-то может фонетически измениться, но старая форма тоже может остаться, и потом уже установится какое-то распределение. Всегда, когда имеются два варианта, возможных для произнесения, вступают в действие новые факторы, например одно слово часто употребляется, другое редко, одно слово уже попало каким-то образом в узус литературной речи и там закрепляется, другое осталось в основном в речи крестьянства, в говорах; и так далее. Целый ряд этих посторонних факторов ведёт к тому, что в каких-то случаях изменение закрепилось, в каких-то не закрепилось. И тем самым оправдывается такое название этого типа изменений, как частные фонетические изменения, то есть происходящие в части случаев, но не всегда, не везде.
Вот это первое важное — в математике это, наверное, называлось бы лемма — для того, чем мы будем заниматься дальше. Теперь нужно ещё одно такое предварение из области общей лингвистики, которое тоже будет для нас существенно. Об этом был разговор в других лекциях, поэтому я скажу довольно кратко. Я думаю, вы это уже в общем слышали и знаете, что существует общее противопоставление двух подходов к изучению явлений языка — изучение так называемое синхроническое и изучение диахроническое. Синхроническое — то есть по состоянию на данный момент, как именно сейчас функционирует русский язык, какие синхронно в нём имеются правила. А диахроническое — так сказать, через цепь времён — это изучение историческое: как что-то развивалось во времени. Соответственно, для одного и того же фрагмента языка или какой-то группы языковых явлений можно иметь чисто синхроническое описание, то есть правила о том, как образуются формы, как строятся предложения и так далее, и диахроническое описание, показывающее то, как это менялось во времени, от древнего периода к нынешнему.
Довольно часто эти описания оказываются хорошо соответствующими друг другу, и по неслучайной причине. Простой пример: скажем, в синхронном описании у вас есть раздел чередований, среди многих чередований есть, допустим, к ~ ч. И может работать такое правило (я даю его упрощённо, потому что в детали нам сейчас нет нужды вникать), что если основа заканчивается на к, а суффикс начинается на и, то это к должно перейти в ч — скажем, велик, но величина, увеличить, рука, но ручища, приручить и т. д. Вот такое синхроническое правило. Оно очень просто соответствует диахронической констатации, состоящей в том, что какое-то время назад (очень большое, но это уже не важно) произошло событие перехода сочетания ки в чи — то, что у лингвистов называется палатализацией. В данном случае синхроническое правило и диахроническое правило очень просто соответствуют друг другу. Они в сущности различаются между собой, так сказать, только формулировками.
Но это не всегда так — и это будет для нас существенно. Вот другой пример, где нет соответствия между историей и наилучшим синхроническим описанием. Возьмём описание склонения существительных женского рода: вода, река, рыба и т. д. В этом описании должно быть, в частности, сказано, что в Р. п. мн. ч. будет окончание ноль, верно? Вода — вод, рыба — рыб... и т. д. Но будет ещё дополнительное правило: если основа оканчивается на две согласных, то в Р. п. мн. ч. появится вставная гласная, о или е; например, палка — Р. п. будет уже не палк, а палок; рыбка — уже не рыбк, а рыбок; ветка — не ветк, а веток и т. д. Это полноценное, хорошо работающее синхроническое правило (опять-таки, в мелкие детали я не вдаюсь). Но истории оно не соответствует! Исторически дело было совсем иначе, совсем наоборот: вовсе не верно, что что-то вставилось в Р. п. мн. ч. Было палъка, между л и к была гласная, которая записывалась в виде того, что мы сейчас называем твёрдым знаком. Соответственно, в Р. п. мн. ч. это было палък-ъ (с окончанием -ъ, подобно тому, как в И. п. палък-а было окончание -а). А некоторая гласная между л и к была в древности всегда, в дальнейшем же она исчезла во всех формах, кроме Р. п. мн. ч. То есть историческая правда здесь противоположна тому синхроническому описанию, которое сейчас, конечно, является совершенно разумным. Понимаете? И не следует думать, что такое расхождение — это какая-то ошибка в том или в другом описании. Нет, это совершенно естественное обстоятельство, связанное с тем, что могут быть такие случаи исторического развития, когда синхронное правило должно оказаться не таким, как диктует история. Вот это второе предупреждение, которое тоже нам понадобится.