На удивление, Василий Иванович на допросах вел себя совершенно спокойно. Первым делом он заявил, что не раскаивается, поскольку убивал лишь «хомутов». Рассказал «серийник» и о том, что ни жена, ни дети при расправе над людьми в доме не присутствовали. Петров-Комаров при появлении покупателя выгонял их из дома. А Софья в обязательном порядке еще и запирала дверь с внешней стороны, чтобы у жертвы не было шансов выбраться. При этом она некоторое время и не знала об убийствах. Комаров раскрыл ей тайну своих доходов лишь в 1922 году. Удалось выяснить, что она помогала мужу избавляться от тел, а по ночам молилась за души покойников.
Во время обыска милиционеры нашли и специальные приспособления для устранения следов преступления. Вот что писал Булгаков о проведении Комарова на допросах: «Изъять. Он боялся? Нет. Он — сильное, не трусливое существо. По-моему, над интервьюерами, следствием и судом полегоньку даже глумился. Иногда чепуху какую-то городил. Но вяло. С усмешечкой. Интересуетесь? Извольте. «Цыганку бы убить или попа»... Зачем? «Да так»...
И чувствуется, что никакой цыганки убивать ему вовсе не хотелось, равно как и попа, а так — насели с вопросами «чудаки», он и говорит первое, что взбредет на ум.
Интервьюер спросил, что он думает о том, что его ожидает. «Э... все поколеем!»
Равнодушен, силен, не труслив и очень глупый в человеческом смысле. Прибаутки его ни к селу ни к городу, мысли скупые, нелепые. И на человеческой глупости блестящая, великолепная амальгама того специфического смрадного хамства, которым пропитаны многие, очень многие замоскворецкие мещане!.. все это чуйки, отравленные большими городами.
Что касается силы:
В одну из ночей, не знаю после какого именно убийства, вез запакованный обескровленный труп к Москве-реке. Милиционер остановил:
— Что везешь?
— А ты, дурной, — мягко ответил Комаров, — пощупай. — Милиционер был действительно «дурной». Он потрогал мешок и пропустил Комарова.
Потом Комаров стал ездить с женой».
Затем согласился Комаров и показать места, где он закапывал трупы. Когда проходил следственный эксперимент, на улице собралась толпа людей. Они требовали самосуда, и милиционерам чудом удалось защитить преступника от жестокой расправы. Михаил Булгаков вспоминал: «Приговор в первый раз вынесли Комарову, когда милиция под конвоем повезла его, чтобы он показал, где закопал часть трупов (несколько убитых он зарыл близ своей квартиры на Шаболовке). Словно по сигналу, слетелась толпа. Вначале были выкрики, истерические вопли баб. Затем толпа зарычала потихоньку и стала наваливаться на милицейскую цепь — хотела Комарова рвать. Непостижимо, как удалось милиции отбить и увезти Комарова. Бабы в доме, где я живу, тоже вынесли приговор «сварить живьем».
— Зверюга. Мясорубка. У этих тридцати пяти мужиков сколько сирот оставил, сукин сын».
По началу за Комаровым закрепилось прозвище «человек-зверь». Появилось оно благодаря стараниям журналистов, которые, словно соревнуясь друг с другом, старались сделать свои статьи более пугающими.
Михаил Булгаков весьма интересно описал момент «развенчания мифа»: «Репортеры, фельетонисты, обыватели щеголяли две недели словом «человек-зверь». Слово унылое, бессодержательное, ничего не объясняющее. И настолько выявлялась эта мясная хозяйственность в убийствах, что для меня лично она сразу убила все эти несуществующие «зверства», и утвердилась у меня другая формула: «И не зверь, но и ни в коем случае не человек».
Никак нельзя назвать человеком Комарова, как нельзя назвать часами одну луковицу, из которой вынут механизм.
Эту формулу для меня процесс подтвердил. Предстал перед судом футляр от человека — не имеющий в себе никаких признаков зверства. Впрочем, может быть, какие-нибудь особенные, доступные специалисту-психиатру, черты и есть, но на обыкновенный взгляд — пожилой обыкновенный человек, лицо неприятное, но не зверское, и нет в нем никаких признаков вырождения.
Но когда это создание заговорило перед судом, и в особенности захихикало сиплым смешком, хоть и не вполне, но в значительной мере (не знаю, как другим) мне стало понятно, что это значит — «не человек».
Когда его первая жена отравилась, оно — это существо — сказало:
— Ну и черт с ней!
Когда существо женилось второй раз, оно не поинтересовалось даже узнать, откуда его жена, кто она такая.
— Мне-то что, детей, что ли, с ней крестить! (Смешок.)
— Раз и квас! (На вопрос, как убивал. Смешок.)
— Хрен его знает! (На многие вопросы эта идиотская поговорка. Смешок.)
— Человечиной не кормили ваших поросят?
— Нет (хи-хи)… да если кормил, я бы больше поросят завел… (хи-хи).
Дальше — больше. Все в жизни этот залихватский, гнусный «хрен», сопровождаемый хихиканием. Оказывается, людей кругом нет. Есть «чудаки» и «хомуты». Презирает. Какая тут «звериность»! Если б зверино ненавидел и с яростью убивал, не так бы оскорбил всех окружающих, как этим изумительным презрением. Собаку — животное — можно было бы замучить этим из ряда выходящим невниманием, которым Комаров награждал окружающих людей. Жена его «римско-католическая пани» (хи-хи), много кушает». Ни злобы, ни скупости. Пусть кушает возле меня эта римско-католическая рвань. Злобы нет, но «оплеухи иногда я ей давал». Детей бил «для науки».
— Зачем убивали?
Тут сразу двойное. Но все понятно. Во-первых, для денег. Во-вторых, вот «не любил» людей. Вот бывают такие животные, что убить его — двойная прибыль: и польза, и сознание, что избавишься от созерцания неприятного божьего создания. Гусеница, скажем, или змея… Так Комарову — люди.
Словом, создание — мираж в оболочке извозчика. Хроническое, холодное нежелание считать, что в мире существуют люди. Вне людей.
Жуткий ореол «человека-зверя» исчез. Страшного не было. Но необычайно отталкивающее».
Три психиатра после обследования Комарова признали его вменяемым. Соответственно, Василия Ивановича и его жену приговорили к высшей мере наказания. Что же касается детей, то их отправили в сиротские приюты. Свой очерк Булгаков закончил так: «От души желаю, чтобы детей помиловал тяжкий закон наследственности. Не дай Бог походить им на покойных отца и мать».