Упс...... 
Сегодня в Мире
— В декабре сорок шестого года я серьезно заболел, — рассказывает калининградец Валерий Михайлович Виноградов. — С больной правой ногой попал в больницу. В то время в больницах почти все врачи были немцы. Начальником хирургического отделения была доктор Шумская, ее заместителем — доктор Раух. Профессор Раух был замечательным врачом. У меня было воспаление кости — остеомиелит. Он сделал мне оригинальную операцию, просверлив в кости шесть отверстий: у наших врачей еще не было такого способа лечения. Четыре месяца я пролежал в гипсе, потом какое-то время ходил с палочкой. А в военное училище поступил без всяких препятствий.
Александра Ивановна Митрофанова из Приморска вспоминает хирурга Рихтера Ригеля, сделавшего операцию ее мужу. У Валентины Ивановны Текутьевой в 1948 году в Багратионовске принимал роды врач Вольф. Несколько человек рассказали о хороших врачах и безотказных людях — муже и жене Бюргер из поселка Некрасово.
(Отрывок из книги «Восточная Пруссия глазами советских переселенцев»).
— Немецкая семья, жившая в подвале нашего дома, состояла из старика, женщины лет сорока — Марты и трех девочек школьного возраста. Старик выходил на улицу крайне редко, я видела его буквально пару раз и не могу сейчас вспомнить его лица. Девочки куда-то уходили на весь день, а Марта работала на квартире у соседки. Марта — достаточно высокая женщина, была всегда одинаково и очень чисто одетая. Она носила светлую блузку, темный жакет и юбку, довольно длинную. Я ни разу не видела на ней фартука или платка, что удивительно, поскольку она работала на дому. У нее были темные, гладко зачесанные назад волосы, собранные в узел на затылке. Она напоминала мне мою бывшую учительницу, которая занималась со мной еще до революции. Наверное, поэтому я так хорошо ее и запомнила. Она держалась прямо и этим существенно отличалась от всех встреченных мною немцев, в которых чувствовалась какая-то затравленность и даже страх. По-русски она не говорила, но знала несколько фраз и хорошо понимала то, что ей говорили. Не знаю, чем она кормила свою семью, но с кухни регулярно исчезали картофельные очистки. Буфет я не закрывала, точнее, он не закрывался (в дверцах разбиты стекла), но ни разу не пропали продукты. Я давала ей картошку и кое-что из того, что ели сами: она не отказывалась и предлагала отработать. В ее услугах я не нуждалась, но кое-что она для меня делала. Например, штопала белье и учила меня этому. У нее это получалось замечательно. Удивлялась тому, что я не крахмалю постельное белье и не укладываю волосы. Уверяла, что муж должен всегда видеть чистоту в доме и красивую жену. Я соглашалась с ней, кивала в ответ, но находила это излишним. Сейчас понимаю, что это действительно очень важно и стоило у нее поучиться. Она пробовала дарить мне некоторые вещи, чем ставила меня в неловкое положение: брать даром я считала бессовестным, а платить как следует тогда не могла. Марта уверяла, что ей не нужны эти платья, потому как она все равно уезжает, и даже одно из них очень ловко перешила Люсе, моей дочке. Расплачивалась я как могла, продуктами. Но продолжалось все это недолго. Однажды все они исчезли. Наверное, уходили рано утром, потому что Марта не зашла проститься. В подвале на стенах остались какие-то надписи, муж пытался разбирать, но понял только несколько слов. Под текстом были имена и напротив них даты смерти. Все такое разное у разных народов, но форма этой страшной фразы одна на всех языках: имя, черточка, дата…
(Отрывок из книги «Восточная Пруссия глазами советских переселенцев»).
Еще более острой проблемой для оставшегося немецкого населения было пропитание. Легче было тем, кто сохранил свое жилье, а значит, имел и какие-то запасы. Об этом вспоминала Мария Алексеевна Скворцова из поселка Саранское: вместе с другими переселенцами она не раз находила спрятанные немецкие фляги с зерном. Но большинство немцев запасов не имело. Уже осенью 1945 года комендатуры выдавали продовольственные карточки только работающим немцам. Об этом рассказали Николай Васильевич Енин из Калининграда, Владимир Петрович Филатов из Маршальского и другие. Однако работали не все. И не хотели, как считают некоторые наши собеседники.
— Инициативы у них не было, — говорит Петр Яковлевич Немцов, живущий в Калининграде с 1945 года, — другой там ремонтирует что-то, или, допустим, шьет, или обувь чистит, или велосипеды налаживает, или торгует. Но те, кто этим не занимался, жили плохо. По каким мотивам эта часть немцев не работала, я не знаю. Может, это были те, кто воспитан в нацистском духе и не хотел работать на советское государство?
Нам видится более простое объяснение: не все могли работать, да и число рабочих мест было ограничено. За работу (а значит, и паек) держались изо всех сил. «У работающей на вагонзаводе фрау Цимлер было двое детей. Очень они голодали. Мать их в холод, больных, за собой на работу таскала, чтобы только карточки не лишиться», — свидетельствует Нина Моисеевна Вавилова. Те, кому не удавалось устроиться на работу, крутились как могли: шли в няньки, домработницы, шили одежду на заказ, ловили и торговали рыбой, продавали оставшиеся вещи.
